Есть такие фильмы в нынешнем кинематографе, в которых главное
происходит как бы мимо сюжета, глубоко внутри. То есть интрига, фабула, сюжет –
все это существует в полном соответствии со всеми законами драматургии, но если
рассматривать только их, то картина покажется плоской, одномерной, однозначной.
В самом деле, что происходит в сюжете ”Сезона мира в Париже”, если вглядеться
только в течение событий? Что могло привлечь такой букет европейских ”звезд” в
скромную и отнюдь не сулящую коммерческих благ картину югославского режиссера
Предрага Голубовича – от Рафа Валлоне и Алиды Вали до Паскаль Пети и Марии
Шнайдер, Даниэля Желена и Алена Нури? Не традиционная же история о том, как
приехал в Париж из Белграда молодой югослав, чтобы изучать здесь средства
массовой коммуникации, а, точнее сказать, политическую хронику на телевизионном
экране, как ходит он по Парижу, как встречает разных людей, как знакомится с
юной скульпторшей Элен, как влюбляется, как теряет ее в результате какого-то
нелепого несчастного случая, как уезжает домой… К тому же, словно этого мало,
режиссер подчеркивает банальность этой истории повторением одного и того же
эпизода, в котором парижский таксист, умудренный и истрепанный жизнью, как бы
открывает и опускает занавес над коротким сезоном мира, который Драган проведет
в париже.
И поначалу может показаться, что вся история ограничится только и
исключительно этим, ибо Голубович покажет нам – во всей красе и прелести –
сверкающий, пульсирующий, глянцевый Париж для туристов, клишированный
миллионными тиражами открыток и буклетов, на фоне которого приобретают не
свойственную им приглаженность и умиротворенность торопливые, вздрагивающие от
негодования и ужаса кадры современной кинохроники – и уже ставшие историей и
совсем нынешние: Вьетнам и Кампучия, Чили о Ольстер, Соуэто и Сльвадор…
Впрочем, ощущение это пропадет сразу же, как только Драган перестанет
оглядываться по сторонам, и Париж станет привычным, простым, доступным,
открытым нормальному, нетуристскому взгляду, а Драган не будет чувствовать себя
здесь одиноким. И тогда окажется, что под пульсирующей всеми новинками и модами
сезона, блистающей самыми яркими красками, звенящей самыми громкими звуками
жизнью течет жизнь иная – драматическая, жестокая, яростная: как две капли воды
похожая на ту, что льется в маленький просмотровый зал с монитора. И что за
беззаботностью этой толпы, за непрекращающимся карнавалом для странствующих и
путешествующих живет и не умирает память о прошлом, что лик минувшей войны то и
дело выдвигается на первый план в ситуациях самых неожиданных, самых
неподходящих.
Действительно, достаточно встретить на музейном эскалаторе давнего
белградского приятеля, художника, живущего в Париже, снедаемого единственной,
маниакальной темой своей пластики, своей жизни – человеческого страха,
воплощающегося в крысиных мордах ночных кошмаров, не могущего и не старающегося
забыть те детские впечатления, которые остались на всю жизнь с белградских
оккупационных лет… Достаточно откликнуться на объявление в газете и отправиться
в добропорядочный буржуазный дом, чтобы окунуться в это оккупационное время,
чтобы встретиться с эсэсовцем, некогда топтавшим своими сапогами оккупированный
Париж, отбывшим срок заключения и вернувшимся к местам своих преступлений,
ничему не научившимся и ничего не забывшим, ждущим своего часа в окружении
бесчисленных аксессуаров своего ”славного” проглого… Достаточно… Да зачем
далеко ходить, если достаточно просто закатать рукав своей куртки и увидеть на
собственной руке полустертый вытатуированный номер: потом, в беседе с
врачом-косметологом, специалистом по выведению именно таких татуировок (кстати
сказать, бывшим узником Освенцима), выяснится, что Драган родился в одном из
гитлеровских лагерей, куда отправили некогда его мать.
Так возникает между открыточными кадрами Парижа – по контрасту, как бы
независимо от лирической истории Драгана и Элен, но в нерасторжимой связи с их
мыслями, разговорами, взглядами – незримое поле человеческой памяти, в которой
по-прежнему живет война минувшая, то и дело появляется предчувствие войны
грядущей, возможно, угрожающей.
И в этом – неявный, но несомненный смысл глубокой и отнюдь не банальной
картины Предрага Голубовича. В этом, наверное, и причина того, что скромный
этот фильм соединил столько ”звезд” европейского кинематографа, столько людей,
собравшихся вместе, чтобы поразмыслить о трудных путях сегодняшнего мира.
Мирон Черненко
